Пролог. Профессор и каноник

Профессор Мюнхенского университета Карл фон Нэгели отличался аккуратностью и пунктуальностью. Это была его гордость. Отчасти именно поэтому он, профессор ботаники, избрал объектом своих исследований ястребинки - растения с желтыми корзинками мельчайших цветочков, напоминающие одуванчики или осот. Для работы с ними нужна исключительная аккуратность. Профессор был точен во всем и всегда пунктуально отвечал на письма. Но на это письмо он не отвечает скоро уже два месяца, и это его раздражает.

А что ответить? Письмо прислал не ученый, это видно и из подписи в конце: "С величайшим уважением и почитанием Вашего высокородия подписывается Грегор Мендель, каноник монастыря, преподаватель реального училища". И дата: 31 декабря 1866 года. А сейчас уже 25 февраля... Да дело не только в подписи. Мендель прислал ему статью; ученый такой работы написать не смог бы. Просто-напросто какой-то винегрет - смесь ботаники с алгеброй.

"Отдайте кесарево - кесарю, а богу - богово". Если ты ботаник, то должен заниматься ботаникой, а если математик, нечего тебе скрещивать растения. Но отчитывать молодого автора (Нэгели невдомек, что Менделю уже за сорок) тоже не стоит. Он очень трудолюбив. Тщательности и настойчивости у этого каноника могли бы поучиться иные из наших "юных гениев". Если только обругать, наверняка отобьешь у него охоту к дальнейшим опытам. А этот Мендель может при его трудолюбии оказаться недурным помощником. Плохо только, что он воображает, будто открыл закон образования признаков при скрещиваниях. В этом его, разумеется, нужно разубедить.

На суровом лице профессора появляется хитрая улыбка. Он поправляет очки, проводит рукой по рано облысевшему лбу и берется за перо. "Мне кажется, что опыты с горохом еще не закончены, а еще только начаты, - пишет он. - Недостатком всех современных экспериментов является то, что они в настойчивости далеко отстают от Кельрейтера и Гертнера". Вот так; раз опыты только начаты, значит, ни о каком открытии и речи быть не может. Но нужно и поддержать молодого исследователя. "С удовольствием вижу, что Вы не впадаете в эту ошибку и идете по пути обоих Ваших знаменитых предшественников. Вам необходимо их превзойти, и, по-моему, достигнуть успеха в учении о бастардах^* можно будет, только если окажется возможным провести исчерпывающие и всесторонние исследования одного объекта". Тоже неплохо: после такого одобрения он с удвоенной энергией будет продолжать работу.

^* (Бастарды - то же, что гибриды или помеси. В наше время этот термин почти не употребляется.)

Профессор и каноник

Но Нэгели не вполне удовлетворен своим письмом. Он откидывается на спинку высокого кресла и начинает теребить небольшую бородку. А как быть с его уравнениями? Мендель считает их самым главным, а он, профессор, ничего по этому поводу не написал. Но профессор не любит математики, да и к чему она ботанику? Он вспоминает далекие годы, когда был студентом и слушал курс математики. Всплывают полузабытые слова: "рациональные формулы", "эмпирические формулы"... Вспомнил! Рациональными называются формулы, выражающие общий закон, а эмпирическими - математические выражения, справедливые для определенных частных случаев. Кажется, что-то в этом роде. Нужно сказать Менделю, что его формулы - только эмпирические. Нэгели снова склоняется над письменным столом, чтобы записать пришедшую в голову мысль. И добавляет: "Я убежден, что у других форм Вы получите существенно иные результаты".

Пусть поэкспериментирует и на других объектах. А впрочем, почему бы не посоветовать ему заняться ястребинками? Мендель, видимо, человек аккуратный, и у него должно получиться. А для Нэгели это станет большим подспорьем. Профессор складывает исписанный листок и наклеивает на конверт синюю квадратную марку с большой шестеркой в середине. Вот и отлегло от сердца. Теперь можно сесть за микроскоп.

Карл фон Нэгели написал роковые слова. Преподаватель реального училища в Брюнне (теперь Брно) Иоганн Грегор Мендель сделал величайшее открытие. Он искал поддержки у крупнейшего ботаника, специалиста по гибридизации растений, а тот ничего не понял. Но беда не в этом. Сам Мендель верил, что открыл общий закон природы, знал, что им выведены не эмпирические, а рациональные формулы расщепления признаков в гибридном потомстве.

Роковую роль сыграла случайность, то, что Нэгели посоветовал Менделю работать на ястребинках. Мало того, что у них очень мелкие цветки, с которыми трудно экспериментировать, ястребинки обладают одним редким свойством, делающим их совершенно непригодными для опытов по скрещиванию. Уже в нашем веке, через несколько лет после смерти Менделя и Нэгели, скандинавские ботаники выяснили, что ястребинки (как и многие другие сложноцветные) зачастую образуют семена без помощи опыления. Оплодотворение происходит у них редко. Поэтому опыты на ястребинках, на которые упорный Мендель затратил несколько лет, дали совершенно иные результаты, чем другие растения, и под конец даже заставили его усомниться в правильности своего открытия.

Если бы Нэгели понял, что с ним делятся величайшим открытием, современная генетика родилась бы в 60-х годах прошлого века. А вместо этого труды Менделя в течение трех с половиной десятилетий стояли неразрезанными на полках библиотек. Только в 1900 году снова открыли законы Менделя и одновременно с этим самого Менделя. Теперь его имя известно каждому школьнику...

В августе 1965 года в Чехословакию съехались генетики со всего мира, чтобы отметить столетие со дня открытия основных законов наследственности. Огромное здание Нового театра в Брно ("Нове дивадло", как его называют чехи) переполнили ученые, корреспонденты, представители различных организаций.

После церемонии открытия на кафедру подымается человек невысокого роста, с совершенно седой бородой. Это Б. Немец - старейший чешский генетик. Он читает лекцию "Открытие Менделя и его время". Немеца сменяют другие ученые со всемирно известными именами: рассказывают о развитии менделизма в их странах, об успехах генетики в растениеводстве, животноводстве, медицине. "Именины генетики" отмечают не только в Новом театре. Эти дни стали национальным праздником всей Чехословакии. На улицах - портреты Менделя, плакаты, посвященные генетике. Заблудившемуся иностранцу не приходится искать место заседаний. Достаточно сказать "Мендель" - и любой прохожий, будь то школьник или пенсионер, все объяснит.

Затем праздник перекочевывает в Прагу, где организуется Международный симпозиум о мутационном процессе. Торжество продолжается. То Менделевский музей, то Академия наук, то правительство, Чехословацкой Республики организуют приемы для участников симпозиумов. Наиболее выдающимся генетикам присваивают звание почетного доктора местного университета, вручаются медали...

Мне пришлось присутствовать на этих торжествах, участвовать в работе симпозиумов, сделать доклад на одном из них. Две недели незабываемых впечатлений. Но где бы я ни был: слушал ли доклад о современных взглядах на тонкое строение гена, любовался ли с Карлова моста величавыми водами Влтавы, слушал ли "Аве верум" Моцарта на памятной мессе в храме Успения пресвятой девы Марии в честь бывшего настоятеля этого храма аббата Грегора Менделя, пил ли пиво "У калиха" - в той самой пивной, где любил сиживать бравый солдат Швейк, - я думал об одном и том же - о судьбах науки.

Ничего принципиально нового по истории менделизма, истории генетики во время торжеств я, конечно, не услышал. Но не только доклады на симпозиумах, вся обстановка заставляла думать о том, какими путями шла генетика в течение ста лет. Много удивительного было на ее пути. О том, что открытие Менделя осталось незамеченным, а затем через 34 года трое ученых в трех разных странах одновременно повторили его, вероятно, известно всем. Но не такая ли судьба постигла первую работу о химической природе гена, первые работы об изменении наследственности под действием радиации, под действием химических веществ? Разве не удивительно, что в последние годы генетики, подобно физикам, дошли до атомно-молекулярного уровня и уже могут написать "химическую формулу" некоторых наследственных болезней? Но многим ли ясно, что к этим самоновейшим открытиям привела дорога (пусть и очень извилистая), по которой отдельные ученые пошли уже в конце прошлого века? А как не размышлять о том, что параллельно менделизму всегда существовал и антименделизм, бравший временами верх?

И уже тогда мне пришла в голову мысль написать книгу о генетике и генетиках: о судьбах науки, о людях, создававших эту науку и о судьбах этих людей. Хотя книга писалась для самого широкого читателя, это не научно-популярная книга. Популярные статьи о законах Менделя и о последних открытиях молекулярной генетики сейчас печатают всюду, начиная с "Юного натуралиста". Вряд ли об этом я смог бы написать лучше, чем журналист. Но, кроме научных достижений, есть живые люди, создающие науку. Эти люди испытывают восторг первооткрывателя, ошибаются, переживают драмы. Разве не драма то, что произошло между Менделем и Нэгели? Мне кажется, это тема для Шекспира. Ведь если бы тогда, в конце 1866 года, Нэгели смог разобраться в присланной ему статье, обе судьбы сложились бы иначе. И Мендель не умер бы в безвестности, занимаясь дурацкой тяжбой по поводу церковных налогов. И Нэгели не вспоминали бы теперь в основном как человека, на 34 года задержавшего рождение новой науки.

Итак, хотя здесь и сообщаются основные научные факты из области классической и современной генетики, в первую очередь книга эта не о науке, а об ученых, о судьбе открытий, о развитии и преемственности идей, о той обстановке, в которой делается наука. Вот уже 18 лет я занимаюсь генетикой, знаком со многими крупными генетиками и, думается, смогу рассказать о чем-нибудь таком, что писателю просто неизвестно.

Но сначала мне хочется предупредить читателя о двух вещах. Во-первых, это очерки. В такой книге, как эта, невозможно не только изложить всю генетику, но даже рассказать обо всех наиболее важных вещах. Из океана фактов приходилось выбирать те, которые мне казались более существенными или интересными. Не исключено, что здесь могли сыграть роль и личные вкусы, большее знакомство с теми, а не другими областями.

Во-вторых, на страницах этой книги, героями которой являются такие звезды первой величины, как. Мендель и Морган, Кольцов и Вавилов, Крик и Ниренберг, порой появляется в качестве действующего лица автор. Место, которое я уделил самому себе, далеко не соответствует роли, которую я "сыграл в развитии генетики". Да, я генетик. Но в то огромное здание, которое сейчас открывается перед нами, я, пожалуй, вложил лишь пару кирпичиков. Один где-то под шпилем (но под сверкающей вершиной он не очень заметен), другой - в одном из боковых крыльев. И, конечно, если бы книгу писал кто-нибудь другой, мое имя в ней, вероятно, не упоминалось бы вовсе. Отвел я себе место не для того, чтобы побыть в столь почтенной компании, как перечисленные корифеи, а чтобы показать читателю мою науку не только со стороны. Чтобы завести его в глубь генетики, показать ее как бы изнутри. А сделать это легче всего на примере собственных работ. Насколько это удалось - судить, конечно, не мне.