Лев Толстой и "штучки"

Время действия - зима 1893/1894 года. Место действия - Москва, Колонный зал в здании тогдашнего Дворянского собрания (ныне Дом союзов). В зале больше тысячи человек - участников IX Всероссийского съезда естествоиспытателей и врачей - "праздника русской науки", как назвал этот форум Климентий Аркадьевич" Тимирязев, открывший блестящей речью первое заседание.

На одном из заседаний делал доклад Михаил Александрович Мензбир. Он говорил на этот раз не о столь милых его сердцу птицах, а о последних успехах в изучении живой клетки: о клеточном ядре, о заключенных в нем хромосомах, о модных в то время теориях Августа Вейсмана.

Лев Толстой и 'штучки'

- Итак, уважаемые коллеги, - говорил он, - при всем моем уважении к профессору Вейсману, я не могу согласиться с его утверждениями. Он считает, что все хромосомы одинаковы и что каждая из них содержит полный набор ид и детерминантов. Однако нетрудно убедиться, что это не так. Взгляните в микроскоп, и вы увидите, что хромосомы в одной и той же клетке не одинаковы - они отличаются друг от друга и формой и величиной. При всем ее остроумии теория господина Вейсмана слишком надуманна, слишком мало опирается на факты...

Мензбира слушают с исключительным вниманием: ведь он говорит о том, о чем молодежь (а большую часть зала заполняет именно она) спорит по вечерам и в перерывах между лекциями, о том, что составляет последнее слово науки.

Но что случилось? Лица, до сих пор обращенные к докладчику, поворачиваются к входу в зал. Из широко раскрытых дверей не спеша идет старец с длинной бородой, в холщовой блузе навыпуск и в высоких сапогах.

- Толстой... - прокатывается шепот по залу.

Да, это действительно он. Странно видеть здесь человека, недавно написавшего слова, которых не разделяет, пожалуй, никто из собравшихся в Колонном зале: "Ботаники нашли клеточку, и в клеточках-то протоплазму, и в протоплазме еще что-то, и в этой штучке еще что-то. Занятия эти, очевидно, долго не кончатся, потому что им, очевидно, и конца быть не может, и потому ученым некогда заняться тем, что нужно людям. И потому опять, со времен египетской древности и еврейской, когда уже была выведена и пшеница, и чечевица, до нашего времени не прибавилось для пищи народа ни одного растения, кроме картофеля, и то приобретенного не наукой".

Эти фразы из статьи Льва Николаевича "О назначении науки и искусства" с удивлением вспоминает, вероятно, большинство участников съезда. Особенно удивлен приходом Толстого молодой человек с пышной русой шевелюрой - горячий поклонник Мензбира и один из его любимых учеников. Он еще студент и завтра сделает доклад о своей первой научной работе "Развитие таза у лягушки". Фамилия студента Кольцов. Будущий академик Николай Константинович Кольцов. Он никак не может понять, что нужно здесь прославленному автору "Войны и мира", с таким пренебрежением относящемуся к естественным наукам.

Но вот Лев Николаевич проходит вперед, поднимается на сцену и садится в президиуме рядом с профессором Цингером, они обмениваются рукопожатием. Теперь все становится на свои места. Ведь хорошо известно, что Толстые и Цингеры большие друзья. Именно эта дружба и заставила Толстого прийти в "чужой лагерь", послушать доклад своего друга. Все понятно. И то, что Цингеры принадлежат к кругу Толстого, тоже понятно. Это одна из интереснейших и талантливейших русских семей того времени. Глава семьи, рядом с которым сейчас сидит Толстой, - Василий Яковлевич, профессор Московского университета, двойной доктор - доктор чистой математики и почетный доктор ботаники. У старого Цингера два сына, тоже тяготеющие к науке. Тезка Кольцова - Николай станет выдающимся ботаником, а Александр - физиком, по учебникам которого будет заниматься не одно поколение гимназистов. Он же напишет замечательную книгу "Занимательная ботаника", вероятно, известную читателю.

Но вот зал успокоился, и все снова напряженно слушают Мензбира. Он заканчивает свой доклад.

- Однако хотя мы никак не можем согласиться с господином Вейсманом в деталях, но главная мысль, проходящая красной нитью через все его гипотезы, правда не им первым и высказанная, вероятно, справедлива. Я имею в виду предположение о том, что хромосомы являются носителями наследственности. Хотя успехи в изучении хромосом - дело самых последних лет, но мы уже не можем сомневаться в том, что каждому виду животных и растений соответствует вполне определенное число хромосом; в том, что тончайший механизм деления ядер и клеток обеспечивает исключительно точное распределение хромосом по клеткам; в том, что каждая клетка, зародыша содержит равное количество отцовских и материнских хромосом. И я, так же как многие мои коллеги, убежден в том, что хромосомы являются системами высочайшей сложности, количественно соответствующей сложности самих организмов, но отличающимися по качеству. Я убежден также в том, что многие из сидящих в зале доживут до того времени, когда загадка наследственности будет разрешена; надеюсь, что кто-то из вас и сам приложит труды к ее разрешению.

Долго не смолкают аплодисменты. Кольцов потрясен картиной, только что нарисованной любимым профессором. Да, вот это действительно поле деятельности! Это тебе не "развитие таза у лягушки". Но это тоже необходимо. "Корень учения горек, но плоды его сладки". Это древнее изречение он слышал еще от одного из гимназических учителей.

На кафедру поднимаются все новые и новые докладчики, но Кольцов не может прийти в себя после доклада Мензбира. Но что это? Очередной докладчик начинает с того, чем кончил Михаил Александрович. Это выступает профессор Александр Андреевич Колли. Он химик. Что он может сказать по поводу хромосом? Но он говорит о поистине удивительных вещах. Колли сопоставил размеры головки сперматозоида, через которую потомству передается весь наследственный материал со стороны отца, с вычисленными им размерами белковых молекул и пришел к выводу, что все наследственные особенности связаны лишь с очень небольшим числом молекул.

Толстой пришел в Колонный зал явно не вовремя. Только что профессор Мензбир говорил о тех самых "штучках" в протоплазме, о которых Лев Николаевич уже высказал публично свое мнение. А теперь профессор Колли говорит о дальнейших "штучках", которые сидят внутри первых. Лев Николаевич все больше хмурится и, наконец, покидает зал заседаний.

Но и молодой Кольцов слушает доклад недоверчиво. Колли пытается уверить слушателей, что в головке сперматозоида может поместиться лишь немного белковых молекул, почти столько же, сколько хромосом. Правда, слово "хромосома" он не употребляет в своем докладе. Но ведь такой вывод напрашивается сам собой. И в то, что хромосома не что иное, как молекула, положительно невозможно поверить. Наверно, профессор где-то фундаментально ошибся в своих расчетах! А сомневаться в точности его расчетов были все основания. В те времена не все ученые верили даже в существование молекул, а о строении белков вообще почти ничего не было известно. Но, как бы то ни было, химик говорит интересные вещи, над которыми стоит подумать. И молодой Кольцов долго и напряженно думает...

"Итак, - думает он, - утверждению Мензбира, что "клетки и их хромосомы являются сложными системами", противостоит положение Колли: "клетка содержит немного молекул, почти столько же, сколько хромосом". Возможно ли соединить эти два утверждения воедино? Может быть, признать правоту Льва Толстого и вообще отвернуться от "не имеющих конца выдумок ботаников", старающихся при недостаточной методике "разложить на части клеточку"? Не правильнее ли ученым биологам вместо этих бесполезных умствований заняться поисками новых сортов картофеля и приручением новых животных?"

Но молодой Кольцов отнюдь не склонен следовать призыву Толстого. Противоречие между взглядами зоолога Мензбира и химика Колли делало проблему клетки особенно увлекательной, и Кольцов был уверен, что именно разрешение этого противоречия обеспечит успех дальнейших более глубоких исследований. Он думал о том, что такой успех вернее и скорее продвинет вперед и практическую задачу - получение ценных пород домашних животных и культурных растений. И студент Николай Кольцов решает посвятить свою жизнь выяснению проблемы организации клетки.