Вещество и форма

Понимал значение "штучек" и Николай Кольцов. Именно здесь, на стыке биологии и физико-химических наук, увидел он богатейшее поле деятельности, представлявшее в те времена сплошное "белое пятно". В одной из книг известного физика Освальда юный Кольцов встретил слова, запавшие ему в сердце на всю жизнь. Освальд сравнивал отдельные науки с континентами и архипелагами, рассеянными среди океана незнания. Высший идеал натуралиста, писал Освальд, связать эти отдельные куски суши прочными перешейками. Эту цель сделал своим идеалом и Кольцов. Дать физико-химическое объяснение основным формам и явлениям жизни - что может быть более заманчивым? Но задача эта была и непомерно трудна: сама постановка вопроса шла вразрез с распространенными в то время представлениями.

Кольцов вспоминает историю развития учения о клетке. Вначале, как это ни странно, связь между веществом и формой казалась более ясной. Для Шлейдена растительная клетка была действительно клеткой, и главной ее частью он считал оболочку, придающую этой клетке форму строительного кирпичика. А Шванн считал, что клетки выпадают из основного вещества, как кристаллы из насыщенного раствора. Взгляды примитивные, ничего не скажешь, но им нельзя отказать во внутренней логике: понятие формы было неотделимо от понятия вещества.

Затем началось изучение самой клетки - открыли ядро, стали исследовать все более и более тонкие детали строения клетки, дальше занялись подробным выяснением химического состава клеточного тела. Это было, конечно, огромным успехом науки, но он куплен очень дорогой ценой расхождения между проблемами формы и вещества. Макс Шульце развивал, например, учение о протоплазме как носителе всех жизненных свойств, отбрасывая как нечто совершенно несущественное и клеточную оболочку и даже ядро. Вам это кажется диким? Но не забывайте, что с тех пор прошло полвека с лишним - и каких полвека! А Чемберс, так тот полагал (и следовал этому в своих многочисленных работах), что лучше всего наблюдать и изучать протоплазму, "живое вещество", отцентрифугировав все цитоплазматические включения. Остающийся бесструктурный коллоидный раствор - это и есть, дескать, основа жизни...

И вот на таком фоне Николай Кольцов решает объединить понятие вещества с понятием формы, но на новом, более высоком уровне, чем это было возможно во времена Шлейдена и Шванна. Кольцов был очень трудолюбив. Уже в 1904 году он выступил с теорией, объяснявшей форму клеток физико-химическими свойствами образующих ее веществ. Было бы очень интересно рассказать об этой теории, об исследованиях, легших в ее основу, о ее постепенном признании - сначала за границей, а потом уже на родине (как, увы, нередко бывало). Но это уводит слишком далеко от нашей основной задачи.

Нам придется пропустить большую и самую блестящую часть жизни Кольцова, жизни, богатой событиями, которая еще ждет Своего биографа. Мы ничего не скажем о его работе в большинстве крупнейших лабораторий Европы, о его пути от студента до приват-доцента Московского университета, о том, как в феврале 1911 года он прервал столь блестяще начатую университетскую карьеру, подав вместе с другими прогрессивными учеными в отставку в связи с известным разгромом, произведенным в университете черносотенным министром Кассо, о блестящей серии его монографий "Исследования о форме клеток", про работы о физиологическом ряде катионов, о фагоцитозе, об искусственном партеногенезе...

Несколько слов, всего лишь несколько слов нужно сказать о деятельности Кольцова после революции. Он долго вынашивал мечту о создании научно-исследовательского биологического института. Таких институтов в те времена в России не было, научная работа велась только в связи с университетским преподаванием. Осуществления своей мечты Кольцов добился сразу после революции: уже в 1917 году был создан Институт экспериментальной биологии. С 1 января 1920 года этот институт был включен в систему научно-исследовательских учреждений Наркомздрава. Основной задачей нового института Кольцов хотел избрать такую область, которая лежала бы на переднем крае науки и развитие которой в России отставало. Этой областью явилась генетика, не пользовавшаяся до тех пор в России широким признанием. Биологи старшего поколения встречали ее в штыки, животноводство было пропитано давно отжившими ламаркистскими взглядами, ни в одном вузе не читалось курса общей генетики. Морганизм, хотя с его зарождения уже прошло целое десятилетие, был почти неизвестен.

Кольцов блестяще справился с поставленной задачей. Молодой институт очень быстро завоевал себе мировое имя. Именно из его стен вышло большинство наших крупнейших генетиков старшего поколения. И именно благодаря деятельности этого института Советский Союз к началу войны стал (вместе с США) занимать ведущее место в генетике. В то время, о котором пойдет речь, и институт в целом и его директор переживали пору расцвета.

Генетика в те годы уже давно вышла из младенческого состояния, в котором она была в дни съезда естествоиспытателей и врачей, где студент Николай Кольцов слушал доклады профессоров Мензбира и Колли. За это время в генетике произошло много знаменательных событий, о которых читатель знает из предыдущих глав. Были переоткрыты законы Менделя, с чего, собственно, и началась современная генетика, развилась цитогенетика, хромосомная теория наследственности; основные факты о строении и делении клеток, о которых рассказывал в своей лекции Мензбир, уже вошли во все учебники; довольно хорошо было известно внешнее строение хромосом. На повестку дня встал вопрос о материальных основах наследственности, о физико-химической природе наследственного вещества.