Миф о "двух генетиках". Парадоксы априоризма

Существо этого принципа рельефно проявилось в ряде следствий, по которым можно оценить, насколько несостоятельным он оказывается и к каким серьезным заблуждениям в науке может приводить. Одним из таких следствий стал миф о "двух генетиках", построенных якобы на разных, принципиально несовместимых философских и даже социально-политических основаниях.

В докладе на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. Т. Д. Лысенко отчетливо сформулировал это в виде следующего тезиса: "два мира - две идеологии в биологии", причем идеологическая сфера неправомерно сводилась им целиком к философской и соответственно утверждалось, что мичуринское учение - "по своей сущности материалистическо - диалектическое", а менделистско - морганистское учение - "по своей сущности метафизическо - идеалистическое"^*. То же самое утверждал и философ М. Б. Митин в выступлении на этой сессии - правда, он уже называл отвергаемое им учение "реакционно-идеалистическим" и придавал ему определенный социально-политический смысл, заявляя, что "это - антинародное направление в науке", специально подчеркивая в последующем издании своего выступления слово "антинародное"^**.

^* (О положении в биологической науке: Стеногр. отчет сессии ВАСХНИЛ. М., 1948. С. 10, 15.)

^** (Митин М. Б. За материалистическую биологическую науку. М.; Л., 1949. С. 67.)

Таким образом, специальные теории в генетике получили значение, выходящее за рамки естествознания и науки вообще. И здесь "сработал" тот ложный принцип, о котором упоминалось выше. Суть его состоит в вульгаризации марксистско-ленинского положения о связи теоретического естествознания с философией, о зависимости мировоззренческих позиций ученых не только от направления их научного поиска, но и от социально-политических воззрений, определяемых их общественным положением, классовой принадлежностью.

В. И. Ленин писал, что "именно из крутой ломки, которую переживает современное естествознание, родятся сплошь да рядом реакционные философские школы и школки, направления и направленьица"^*. Однако он категорически возражал против несоответствующих принципам марксистского анализа прямых экстраполяции от философии к естественнонаучным теориям и понятиям. Рассматривая положение в физике на рубеже XIX и XX вв., В. И. Ленин остро критиковал философские спекуляции на новых открытиях, отнюдь не разделяя в зависимости от этого самое физическую науку на "материалистическую" и "идеалистическую", считая, что физика в целом "рожает диалектический материализм". Он писал, что "совершенно непозволительно смешивать, как это делают махисты, учение о том или ином строении материи с гносеологической категорией,- смешивать вопрос о новых свойствах новых видов материи (например, электронов) с старым вопросом теории познания, вопросом об источниках нашего знания, о существовании объективной истины и т. п."^**.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 29.)

^** (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 131.)

Между тем именно такую ошибку произвольного сближения и даже отождествления естественнонаучного смысла и значения теории генетики, учения о конкретных свойствах живой материи с философскими категориями и совершали ортодоксальные сторонники мифа о "двух генетиках". Характерно, что достигалось это, как правило, путем "логического развития" той или иной генетической концепции с непременным и зачастую весьма произвольным выходом на философский уровень.

Этот последний критерий, как это ни парадоксально, во многих случаях признавался даже более существенным, чем апелляции к экспериментально-теоретическим фактам. Разумеется, можно многое отнести на счет "философской непрофессиональности" автора приводимых ниже строк, но нельзя сегодня всерьез читать, например, следующее его рассуждение: "Связь естествознания с философией и идеологией не исключает того положения, что естественные науки имеют свои методы познания и свои закономерности. Так, естественные науки всегда основываются на экспериментальных данных, очень часто получаемых в результате специально поставленных опытов. Последнее обстоятельство может создавать иллюзорное представление о независимости естествознания от философии, о том, что научная ценность той или иной теории определяется лишь тем экспериментальным аппаратом, на который она опирается.

Естественно, что при подобной оценке той или иной теории философский критерий ее подменяется критерием экспериментальной обоснованности"^*. И далее Н. Д. Иванов объявляет "вольным или невольным отражением буржуазного понимания науки как некоего "надпартийного" начала"^** возражения Н. В. Турбина, направленные против третирования генной теории наследственности как лженаучной, идеалистической, его утверждение, что она - "одно из научных направлений в современной генетике, основывающееся на определенных экспериментальных данных"^***.

^* (Иванов Н. Д. Дарвинизм и теории наследственности. М., 1960. С. 253, 254. (Курсив мой. - И. Ф.).)

^** (Иванов Н. Д. Дарвинизм и теории наследственности. М., 1960. С. 254. (Курсив мой. - И. Ф.).)

^*** (Турбин Н. В. О философских вопросах современной генетики // Вопр. философии. 1958. № 2. С. 116.)

Такое, мягко говоря, странное представление о "партийности естествознания" сопровождается не менее странным выводом, где, что называется, "все наоборот". Априорно, в виде общего постулата утверждается задача, против которой, разумеется, нечего возразить - задача борьбы наших естествоиспытателей с буржуазной идеологией, паразитирующей на естествознании. Затем предупреждается, что "для того, чтобы успешно вести эту борьбу, надо сознавать, что естественные науки, их общетеоретические положения теснейшим образом связаны с философией и идеологией"^*. И чтобы замкнуть круг своих рассуждений, Н. Д. Иванов еще раз апеллирует к исходному постулату, но уже как к доказательству: "Ведь если та или иная естественная наука не связана с философией и идеологией, то какую же тогда можно вести философскую и идеологическую борьбу с идеалистическими и метафизическими концепциями в ней? Никакой"^**.

^* (Иванов Н. Д. Дарвинизм и теории наследственности. С. 255.)

^** (Иванов Н. Д. Дарвинизм и теории наследственности. С. 255.)

При всей очевидной искусственности таких логических построений выводы, к которым они приводили, имели весьма серьезные последствия. Философский анализ, если о нем вообще можно говорить в подобных случаях, заранее получал ориентацию не на то, чтобы проследить связь той или иной теории с экспериментальными фактами, не на непредвзятое и всестороннее рассмотрение существа этой теории, а на поверхностную "оценочную" работу, при которой партийность, воинствующий материализм диалектико-материалистического мировоззрения и метода выражались преимущественно в "сильных" эпитетах, а задача углубленного исследования сложно дифференцированных направлений философских спекуляций на теории естествознания подменялась их механическим сведением к какому-либо общему "эквиваленту".

Это ненаучное философствование, вызванное к жизни в результате монопольного положения в генетике школы Т. Д. Лысенко, не давало возможности объективно оценить не только интенсивно развивавшееся новое направление экспериментальных исследований живых систем на молекулярном уровне, но и те позиции в генетике, которые объявлялись "единственно верными". Бездумная апологетика и восхваления, основывавшиеся подчас на слабом знакомстве с сутью дела, а не традиционный для всякой истинной науки дух здорового скептицизма и объективной критики,- вот что по большей части определяло идейную атмосферу такого рода философствования и служило своеобразным эталоном его "научности".

К сожалению, все это затронуло многие принципиальные вопросы и оказало деформирующее влияние на их разработку. Последнее относится в том числе и к идеям И. В. Мичурина, под флагом защиты которых была выдвинута концепция особой "мичуринской генетики" и даже "советского творческого дарвинизма". Эти идеи, как и в целом мичуринское учение, имеющее действительно принципиальное значение в истории биологии нашего столетия, стали абсолютизироваться, превращаться в догмы. Между тем известно, как относился к такому превращению сам И. В. Мичурин. "Мои последователи,- писал он,- должны опережать меня, противоречить мне, даже разрушать мой труд, в то же время продолжая его. Из такой последовательно разрушаемой работы и создается прогресс"^*.

^* (Мичурин И. В. Соч. М., 1948. Т. IV. С. 402.)

Однако идеи И. В. Мичурина стали не только догматизироваться, но и противопоставляться учению Ч. Дарвина, что противоречит самой сути взглядов И. В. Мичурина. Последние получили во многих случаях извращенную интерпретацию в духе механоламаркизма, отрицания роли особых наследственных структур в организме и пр. Кроме того, само понятие мичуринского учения стало рассматриваться необычайно узко: по существу, оно отражало лишь взгляды Т. Д. Лысенко и его сторонников.

Эта узкая интерпретация, обрекавшая идеи И. В. Мичурина на изоляцию и противопоставление всем другим идеям, авторы которых не причислялись к его "наследникам", к сожалению, всячески канонизировалась многими нашими философами. Драматизм такого неестественного для науки положения заключался в том, что все это "обосновывалось" путем апелляции к диалектике - учению, которое критично по самому существу своему, методу, основным требованиям которого является рассмотрение предмета в его развитии, борьбе противоречивых сторон, исключающее абсолютизацию того или иного состояния научных знаний. Что отсюда получалось, хорошо известно: не могло не быть и действительно было совершено определенное "насилие" над диалектикой, ее вульгаризация.

Диалектический метод в его применении к анализу биологических, в том числе генетических, проблем, по существу, исчезал в этом случае как активно "работающий" инструмент научного познания и интерпретировался - на деле, а не на словах - как априористический, при котором теоретические построения оказываются не результатом обобщения данных науки, а непосредственно "выводятся" из общефилософских положений и "натягиваются" на конкретный естественнонаучный материал. Задача "исследования" сводилась тем самым лишь к стремлению "философски определить" предмет, а в качестве "доказательства" выступала апелляция к тем же самым общим положениям, из которых исходили вначале.

В итоге из поля зрения подобного философствования ускользало самое главное - предмет, по поводу которого оно бралось высказать некоторые определения, причем именно в тех аспектах, которые относятся к компетенции диалектико-материалистической философии. Создавалась лишь видимость анализа, некий суррогат науки. Такое "равнодушие" к предмету размывало границы между истиной и ложью и, естественно, не осталось безнаказанным, что и сказалось отрицательно, в частности, в отношении к ряду научных концепций в генетике.

Отсутствие объективного анализа предмета исследования в его истинно философских аспектах породило целый поток работ, которые до предела заполнялись философскими ярлыками, наклеиваемыми на специальные генетические концепции. Причем во многих случаях приводились к одному знаменателю как объективное естественнонаучное содержание тех или иных концепций, так и их философская интерпретация, которая зачастую, как это известно из истории науки, может иметь извращенный, спекулятивный характер, находиться в противоречии с объективным смыслом тех или иных естественнонаучных теорий.

В качестве метода, с помощью которого достигалась видимость доказательности "оценочных" выводов, была использована прямая экстраполяция от отдельных ошибочных философских высказываний некоторых сторонников хромосомной теории наследственности на принципиальную суть этой теории. Тем самым было предано забвению основное требование ленинской методологии анализа философских воззрений ученых-естествоиспытателей, заключающееся в необходимости четкого разграничения объективной основы той или иной теории и ее субъективного философского осознания, которое может быть неадекватным содержанию данной теории даже у ее автора^*. Разумеется, это не значит, что сама хромосомная теория на той стадии ее развития была полностью свободна от каких-либо ограниченностей. Но все дело в том, что их критика, как правило, "тонула" в домыслах, ею самой же и созданных.

^* (Любопытно, что где-то за пределами априорной "установки" в генетике многие наши философы утверждали истинность этого методологического требования. Однако возможность его распространения па сторонников хромосомной теории наследственности, а следовательно - всеобщность этого требования, по существу, категорически отрицалась. Так, например, Г. В. Платонов писал, что "в истории борьбы материализма с идеализмом в естествознании имели место случаи, когда те или иные новые теории ошибочно объявлялись идеалистическими или метафизическими только потому, что авторы их допускали отдельные ошибки философского характера, или потому, что эти теории ложно истолковывались в духе метафизики и идеализма. Так было, например, с кибернетикой; аналогичным образом обстояло дело с теорией относительности... Возникает вопрос: не является ли оценка вейсмановско-моргановской генетики в качестве идеалистической и метафизической также ошибочной?" (Платонов Г. В. Диалектический материализм и вопросы генетики. М., 1961. С. 56). И далее Г. В. Платонов отрицательно отвечает на поставленный вопрос, делая тем самым исключение для хромосомной теории наследственности. Правда, впоследствии он отказался от этого "исключения" (см. его статью "Догмы старые и догмы новые".- Октябрь. 1965. № 8).)

В итоге создалась ситуация, напоминающая очень часто борьбу с ветряными мельницами, но, к сожалению, с серьезными отрицательными последствиями. И дело здесь не только в том, что это привело к "отлучению" от диалектического материализма хромосомной теории наследственности и всех ее представителей, в частности, из числа советских генетиков. Это культивировало также ненаучный подход, пренебрежение к новым фактам, что сопровождалось утратой объективности и чувства научной перспективы. Последнее не могло не привести к тому, что и в сугубо специальных аспектах критика хромосомной теории наследственности вскоре также выродилась в борьбу с ветряными мельницами, имевшую даже более ощутимые отрицательные последствия, чем в первом случае.

Но это уже - другой вопрос, требующий специального анализа, и к нему мы еще вернемся. Здесь же нас интересуют некоторые общие моменты, связанные с пониманием принципов философского исследования теории и методов генетики. Последние, само собой ясно, в известном смысле являются частным случаем более общей проблемы взаимосвязи философии и биологии, поэтому их рассмотрение целесообразно включить именно в этот контекст. Разумеется, необходимость такого рассмотрения не совпадает с возможностью осуществить его здесь с должной полнотой и систематичностью. Речь может идти лишь о некоторых замечаниях общего, принципиального порядка, о выяснении подходов и связи проблем, их, так сказать, ретроспективной дифференциации и интеграции.